Апрель

• этаж
• месяц
• проспект
• апрель
• весь

Зверев И. Второе апреля.

--------------------------------------------------------------- Советский писатель. Москва 1968 OCR, spellcheck: Марк Блау (http://heblit.al.ru), Jan 2005 --------------------------------------------------------------- Илья Зверев. Второе апреля (Рассказы, повести и публицистика) Писатель Илья Зверев умер, когда ему не исполнилось и сорока лет. Произведения его исследуют широкие пласты жизни нашего общества пятидесятых и первой половины шестидесятых годов. В повестях "Она и он", "Романтика для взрослых", в многочисленных рассказах, в публицистических очерках писатель рассказывает о людях разных судеб и профессий. Его герои -- крестьяне; шахтеры, школьники. Но о чем бы ни шел разговор, он всегда одинаково важен и интересен читателю: это разговор о мужестве и доброте. Прекрасное качество пера Ильи Зверева -- отсутствие какой бы то ни было назидательности, скучного поучительства. Писатель пишет интересно, увлекательно и весело. Собранные воедино произведения, публиковавшиеся прежде в разных книгах, позволяют читателю с особенной полнотой ощутить своеобразие творчества Ильи Зверева. РАССКАЗЫ ВСЕМ ЛЕТЕТЬ В КОСМОС Его лицо казалось собранным из крупных блоков, не очень тщательно пригнанных друг к другу (так бывает при скоростном строительстве: округлый девичий лоб из одного комплекта, мясистые щеки бурбона -- из другого, толстый нос добряка -- из третьего). Когда Фролова спрашивали: "Как дела?" -- он отвечал: "Нормально". Так оно в общем-то и было. И вдруг случилось нечто выдающееся. В пятьдесят седьмом году, в октябре месяце, четвертого числа. Во время ночного дежурства на радиостанции он поймал сигнал спутника Земли. Знаменитое и прославленное "бип-бип-бип". Он пришел в волнение и телеграфировал в Академию наук, а также, по субординации, в штаб военного округа. Но во всем городке, затерянном среди Курильских сопок, только сын Славка в полной мере оценил эту великую удачу. -- Ты, папа, вписал свое имя в историю, -- сказал он. -- Как тот матрос Колумба, который крикнул: "Земля!" Уже это само по себе было немалой наградой. Потому что только неделю назад тот же Славка спросил его кисло: -- Пап, почему ты такой старый, а все только старший лейтенант? А дядя Юра Мартыщенко молодой и уже капитан? Фролов тогда не уклонился, ответил: -- Ты, Вячеслав, подойди с другой стороны. Может, мне по всему было бы положено быть сержантом сверхсрочной службы, самое большее старшиной, а я вот офицер, старший лейтенант. (Это "по всему" означало: по талантам, по образованию, по чему угодно. Он на переоценивал себя, нет...) И вот такое событие! Через три недели бандероль из Москвы. "Многоуважаемый Савелий Павлович! Президиум Академии наук СССР благодарит Вас за сообщение. Рады поздравить Вас: Вы были в числе первых радистов, принявших сигнал первого советского искусственного спутника Земли. Желаем дальнейших успехов. С уважением главный ученый секретарь АН СССР академик А.В.Топчиев". И еще в бандероли был значок. Маленький, черный шестиугольник с земным шаром посредине и прочерченной серебром орбитой спутника. МГГ -- было вычеканено в нижнем правом уголке -- Международный Геофизический Год. Савелий устроил небольшой домашний праздник. Взбудораженные девчонки Майя и Эльза ходили по квартире с самодельным плакатом, на котором было написано: "Ура!" -- и кричали: "Все -- в космос!" И ему было приятно, И он, против обыкновения, не разъяснил дочкам, что лозунг их глупый и, конечно, не всем лететь в космос, а только отдельным, специально для этой цели отобранным товарищам. События нарастали. Старший лейтенант Бейлинсон, сотрудничавший в газетах, написал о Фролове заметку. Она была напечатана в военной газете под заголовком: "Академия благодарит офицера". Это был звездный час Савелия Фролова. -- Ей-богу, он малость тронулся от радости, -- добродушно жаловался Юра Мартыщенко. Тот самый капитан Мартыщенко, молодой победитель и удачник, чью дружбу с Фроловым никто не мог объяснить (некоторые; правда, видели тут те же причины, какие заставляют красавиц выбирать себе в подруги самых безнадежных дурнушек). -- Очнись, дядя Савелий, -- говорил Юра. -- Такие письма академия тысячами рассылает. Из вежливости. Они, академики, люди образованные, они считают неудобным не ответить, если кто к ним обратился. Видишь, тут даже не подпись, а печатка такая приложена. И потом значок... Даже самая обыкновенная медаль "За боевые заслуги", которая у всех есть, и та, кажется, имеет на закрутке номер. А тут, видишь, голая пупочка, без всякого номера. Так что успокойся и приходи забивать козла, а то с Валькой я проигрываю. Но Савелий ему не поверил. Неделю ходил задумчивый. Потом вынул из чемодана старый женин ридикюль, в котором хранились разные документы и большая пачка законсервированных облигаций. Отобрал самую ветхую, потертую на сгибах справку: "Дана сия Фролову Саве в том, что он окончил 8-й класс "Б" Воропановской С. Ш. и при отличном поведении проявил следующие успехи..." Почему это называлось успехами, понять было трудно: почти во всех графах, кроме "черчения", у него стояло "пос", "посредственно" (была тогда такая отметка, по-нынешнему тройка). На другой день он подал заявление и документы в вечернюю школу. Что-то в нем изменилось. Он с прежней неукоснительной аккуратностью справлял службу на радиостанции. По-прежнему робел перед начальством и еще больше перед подчиненными. Но смятение в его душе не проходило, оно даже почему-то усиливалось. -- Ты что, Сава? -- спрашивала Марксина. -- Ничего, -- отвечал он. -- Все нормально. Однажды на вечеринке у Савельева начальника майора Щукина загорелся спор, . -- Бывает человек-творец, а бывает человек-исполнитель, -- сказал старший лейтенант Бейлинсон, сотрудничавший в газетах. -- Человек-исполнитель без мечты, без поступков. -- Человек-исполнитель никогда бы не вылез из обезьяньего состояния, -- сказал мрачный майор Щукин. -- И мы бы сегодня качались на пальмах. -- А я иначе делю человечество, -- засмеялся Юра Мартыщенко. -- Есть люди отличные, хорошие и плохие. Отличные -- это те, кто относится ко мне отлично, хорошие -- кто хорошо, и плохие -- кто плохо. Вот Савелий, например, отличный человек. Фролова этот разговор глубоко задел. Хотя говорили вовсе не о нем, а вообще, с философской точки зрения. Раньше, надо сказать, он к таким разговорам относился спокойно. Вот в прошлом году полковник Онипко сказал про него: "Фрол -- надежный, где поставишь, там и стоять будет". И Савелий тогда без всякой горечи подумал: "Да, я надежный, я буду стоять, где поставят. Но от этого Советскому Союзу что? Вред или польза? Польза! Так о чем говорить?" А сейчас вот расстроился... Он проводил жену до дому (они жили через три барака от Щукина), а сам пошел бродить по городку. Он шел, спотыкаясь о камни, которые набросал здесь вулкан (все эти сопки со срезанными верхушками были когда-то вулканами, дышали жаром, плевались лавой и камнями). Он шел, прислушиваясь к дальнему грому океана, и разговаривал сам с собою. "Без мечты, без поступков". Конечно, это вполне можно сказать про него. И деликатный Юра, как настоящий друг, почувствовал и отвел разговор в сторону, чтоб он не догадался. Мечты... Какие у него были в жизни мечты? В тридцатом году, когда был голод, он мечтал сделаться пекарем. Чтоб в любую минуту под рукой был ржаной, духовитый, с царапающей корочкой... До войны он мечтал еще разоблачить шпиона. Вот он идет ночью по улице -- скорей всего по проспекту Красной конницы, последний квартал перед вокзалом -- и вдруг слышит тихие звуки зуммера. Это шпион, занавесив окна, передает одной иностранной разведке сведения о дислокации наших войск. И тут Савелий действует дерзко, хладнокровно, но рискуя жизнью, и -- "Ваша игра проиграна, полковник Ганс Швабке". Какие еще были мечты? Ну, в войну, понятно... Он страстно желал сделать для всех что-нибудь такое, настоящее, после чего можно было бы сказать, как в газете: "Каждый советский человек на моем месте поступил бы точно так же". Лучшие люди сражались с фашистами. Можно сказать, все люди! А его шесть месяцев вообще не брали: телеграф бронировал своих. Потом вырвался и сразу угодил на спецкурсы. Там дело было поставлено круто, очень гоняли на строевой, и он как-то разом усомнился в своих силах и притих. Когда пришло время выпуска, Савелия оставили при курсах. Как радиоспециалиста. -- Кантуешься... -- беззлобно сказал ему дружок Витя (его потом убили). Фролов надраил сапоги и по всей форме явился к начальнику курсов. Но вместо рапорта заплакал. -- Я вас понимаю, -- сказал начальник, тоже, видно, не очень военный человек. -- Но напрасно вы недооцениваете задачу подготовки резервов для фронта. Только в сорок четвертом он попал на фронт. И то неизвестно, можно ли это назвать фронтом. Он, вообще-то говоря, считает, что нельзя. Опять подгадила квалификация: он был слишком хорошим радистом, чтобы попасть в часть. И вот взяли в штаб фронта. Всего пять раз был под артобстрелом да еще сколько-то бомбежек. А настоящая война -- котлы, броски, бои с тяжелыми потерями -- все это доходило до него только через наушники (которые случалось не снимать по шестнадцати часов в сутки). В сорок пятом году получил звездочку на погоны и медаль "За победу над Германией в Великой Отечественной войне". Кажется, на ее закрутке тоже не было номера. В сорок шестом году, когда он ухаживал за Марксиной, он мечтал чем-нибудь удивить ее. Вот, скажем, подойти к турнику и вдруг покрутить "солнце", не хуже чемпиона округа сержанта Савинского. Или вдруг остановить на улице американского матроса и заговорить с ним на прекрасном английском языке. "А я не знала, что вы так свободно владеете иностранными языками!" -- воскликнула бы Марксина. А он бы сказал: "Пустяки". Или, на худой конец, прийти бы на танцплощадку и вдруг легко закружить ее "в вихре пенного вальса", чтоб остальные перестали танцевать и смотрели на них: что за чудная пара! . Но он был немного мешковат для гимнаста, не знал никаких языков, а "в вихре пенного вальса" кружился только раз в жизни, но, возможно, это был вовсе не вальс, а фокстрот -- он не помнит, был сильно пьян. Впоследствии и эти мечты отпали, так как Марксина и без того вышла за него замуж. Долго бродил Савелий в эту редкую здесь безветренную и бестуманную ночь. Но ничего возвышенного так и не смог вспомнить и расстроенный пришел домой. Марксина еще не спала, ждала его. "Нет, -- подумал он, -- что-то все-таки во мне есть, раз такая женщина, как Марксина..." Но не позволил себе додумать... чего уж там, ничего в нем нет. Жена майора Щукина Леля, окончившая искусствоведческий факультет, называла брак Фролова с Марксиной красивым словом: "мезальянс". Савелий смотрел в словаре: "...мезальянс значит неравный брак". Леля имела в виду не возраст (у них разница всего пять лет и три месяца). Савелий прекрасно понимал, что она имела в виду, и вполне был с нею согласен. Конечно же это удивительное чудо, что Марксина согласилась за него выйти замуж... Многие находили Марксину интересной, но он знал, что на самом деле она красавица. Большая, полная, смуглокожая, с горячими цыганскими глазами, она ходила по земле как самая главная. И все это чувствовали, даже сам полковник Онипко. И все уважали ее. Притом Марксина очень культурная женщина. Она читала больше всех в городке. Она, например, свободно дочитала до конца роман "Большой Мольн" из французской жизни, который Савелий "на