Апрель

• этаж
• месяц
• проспект
• апрель
• весь

Михаил УГАРОВ "ЗЕЛЕНЫЕ ЩЕКИ АПРЕЛЯ"

Апрель 1916 года, на Цюрихском озере. Сцена представляет собой природу. Апрель. Раннее утро. Ярко светит солнце. В центре сцены, на холме - одинокая старая ива. Листья ее то оборачиваются серебром, то вновь плавно переходят в густую зелень. В правой стороне видна деревушка, всего два-три дома. И каменные сараи, где наверху обычно хранится сухое сено, а внизу держат скот. В левой стороне сцены большое озеро - Цюрихерзее. Вода в нем зеленоватого цвета, в апреле оно цветет. … Нужно добавить, что весь холм сплошь усеян синими цветами песчаной фиалки. Она очень похожа на душистую фиалку, но листья ее узкие и покрыты волосками, а цветы совсем не пахнут. Здесь растет петров-крест, у него толстые, мясистые листья красноватого цвета. А великолепные цветы желтого зеленчука - желтые. Есть и румянка, и чернокорень, и очиток. Если поискать хорошенько в траве, то можно найти дикую орхидею, ее здесь называют офрисом. О можжевельнике и четрополохе говорить нечего, они кругом. Гораздо реже встречается изящная маленькая бедренцовая роза, как и яркий желтый солнцеворот, он же нетник. По склону растет высокая царская свечка, которую простецки называют коровяком. И уж совсем особое дело - душица майоран, двоюродная сестрица тимьяна, она трех футов высоты, с пучками красных тяжелых цветов. Берег озера зарос высокими и узкими травами - водяной гравилат, омежник, стрелолист и частуха, незабудки и желтый вербейник… У озера пасется мирная корова с короткими рогами, рыжая, ленивая. На заднем плане - лошадь, она отгоняет хвостом надоедливых мух, которые тучей вьются над нею. Нервно перелетают с места на место бабочки - синие, темно-лиловые, мокро-зеленые. Слышно тяжелое и низкое гудение желтых пчел. А вверху, под самыми пыльными падугами и жаркими софитами, стремительно носятся короткохвостые стрижи. И черно-синие, с металлическим отливом ласточки… На поляну выходит Бауэр (крестьянин). Сначала видна лишь его голова в серой шляпе. Он поднимается по крутому склону холма. Затем он виден по пояс, а потом и весь. Он бросает шляпу в траву. Вытирает вспотевший лоб тыльной стороной ладони. Бауэр (улыбается) . Дер фрюлинг! Вельх айн морген! (Смотрит вверх.) Фёгель! (Показывает вправо.) Айн дорф! (Показывает влево.) Дер Цюрихерзее! (Показывает вокруг себя.) Фельдер! (Вздыхает.) Вытирает вспотевший лоб, надевает шляпу и уходит. Скрываются его ноги, вот он виден лишь по пояс, потом остается лишь его голова, а потом лишь серая шляпа. Исчез. Слева, обогнув озеро, на поляну выходит Сережа. Издалека его можно было бы принять за мальчика, который совершает загородный "шпацирганг". В одной руке у него саквояж, в другой клетчатый плед. На затылке соломенная шляпа, на ногах тяжелые башмаки, длинно зашнурованные крест-накрест. Бабочки (синие, темно-лиловые и мокро-зеленые) тут же окружают его яркой толпой, но он не обращает на них никакого внимания. Бросает шляпу в траву, опускает плед на землю. Вытирает пот на лбу. Теперь можно хорошенько его рассмотреть. Он совсем не мальчик, ему уже двадцать один. Самое главное в нем - это уши! Они видны нам очень хорошо: большие, оттопыренные, местами розовые, а местами малиновые, на них интересно закручены петельки, завитки и восьмерки. Но уши совсем не портят его. Убери их вовсе, и он лишится своего обаяния на три четверти! Но Сережа думает о своих больших ушах иначе. Его бы воля, то он бы… Сережа (вздыхает) . Весна. Утро. (Смотрит вверх.) Птицы. (Смотрит вправо.) Деревня. (Смотрит влево.) Озеро. (Озирается.) Поля. (Тихо.) Сережа садится в траву. Здравствуй, Ниночка! У нас тут апрель. А у вас? Что ты сейчас делаешь? А я делаю вот что: сижу в траве, сочиняю тебе письмо. Голова моя идет кругом, и я никак не могу поверить, что в два часа пополудни я увижу тебя! И незачем писать теперь писем! Закрывает глаза. Запрокидывает голову. Смеется. Ниночка! У нас тут апрель, как и у вас в России. Только у вас война, а здесь тихо. У нас тут апрель, Ниночка, и все сделалось совершенно зеленым, и скоро мы будем вместе. Я встал сегодня засветло. Нагрел на спиртовке воды, намылил щеки батончиком мыла, потому что пенный порошок весь вышел. И побрился. И пошел вдоль всего озера дальним путем до станции. Когда я приду на станцию, когда наступит два часа пополудни, когда встанет наконец твой паровоз, когда спрыгнешь ты на перрон… Я улыбнусь и спокойно поцелую тебя в щечку. И не выпрыгнет у меня сердце из груди, потому что я встал засветло, шел длинным путем и страшно устал! До свидания, Ниночка, я пошел. Подумал и добавил. Тысяча девятьсот шестнадцатый год. Апрель. И пальцем написал в воздухе. Твой Се - ре - жа. Точка. Сережа встает. В это время со стороны озера выезжают на велосипедах Лисицын и Крупа. Велосипед Крупы подпрыгивает, валится набок, и она с резким гортанным криком падает в траву. Лисицын тут же ловко подпрыгивает в седле и грациозно, с легким кульбитом, падает вслед ей. Страшно хохочет, она стонет. Выползают из травы и, охая, садятся рядышком. Лисицын - маленький, рыжеватый, в смешном и коротком костюме прогулочного фасона. Она же никакая, оплывшая, неуклюжая, держится деревянно, так, как будто специально нанята им на роль угрюмого ассистента. Лисицын (задумчиво) . Поля, поля! Куда ни кинь… Крупа (сухо) . Апрель. Тепло. Лисицын. …свой взгляд, кругом поля! Пауза. Крупа. Смотри! Корова. Лисицын. Корова. Крупа. Зачем она здесь? Лисицын. Наверное, она пасется. Крупа. Наверное. Пауза. Сережу, конечно же, они заметили. Но делают вид, что на поляне они одни. Лисицын. Посмотри на эту корову. Она жует жвачку. Крупа, протерев платочком очки с толстыми линзами, внимательно смотрит на корову. Увидела? Крупа. Увидела. Лисицын. Если ты думаешь, что у коровы желудок один, как у нас с тобою, то ты ошибаешься. Крупа. Я так не думаю. Лисицын. У нее четыре желудка, и это известно науке. Крупа. Ах, вот оно что! Лисицын. Корова основательно пережевывает пищу, как делают все благоразумные люди. Это и называется "жеванием жвачки". Теперь ты знаешь все. Крупа удовлетворенно качает головой, теперь она знает все. Лисицын громко икнул. Еще раз. И еще. Сережа почему-то смутился. Крупа же не обращает на это никакого внимания. Поют птицы, гудят пчелы, икает Лисицын. Через какое-то время икота его проходит сама по себе. Сережа, испытавший страшное неудобство (как будто это он икал!), с облегчением вздыхает. Корова - полезное животное, ты не думай. Крупа. Я не думаю. Лисицын. Из ее шкуры выделывается кожа. Из ее волоса делают кисти или набивают матрацы. Из костей и рогов - шахматные фигуры и пуговицы. Из копыт варят клей. Размолотые кости разбрасывают по полям, чтобы помочь расти хлебам и плодам. Вот какая польза от коровы, если даже она сдохла. Сережа засмеялся. Крупа строго посмотрела на него, сначала сквозь очки, а потом, еще строже, поверх. О! Айн пферд! Лошадь. Лошади очень умные. Они любят своих хозяев и хозяек. Однажды один господин верхом возвращался домой поздно ночью, и его лошадь бросилась в сторону, испугавшись кучи белых камней на краю дороги. Лошади свойственно пугаться, лягаться и бросаться в сторону от страха. Так вот, лошадь, сбросивши своего седока, ускакала. А ее господин сломал себе ногу. Он лежал на том месте, где упал, и очень страдал. Пауза. Лисицын портит воздух. Напряженная, тягостная тишина. Сережа, услыхав этот отчетливый и наглый звук, окаменел. Он готов сейчас провалиться сквозь землю. Присмирели стрижи и ласточки, перестали гудеть пчелы, и лошадь с коровой замерли. Лишь Крупа осталась невозмутимой. Вдруг послышался топот копыт! Это возвращалась его лошадь. Она поскакала к своей конюшне и стала громко ржать, рассказывая всем о случившемся несчастье. И тогда пришли на помощь господину люди, которых лошадь навела на след. Вот такое свидетельство лошадиного ума! Сережа осторожно рассматривает путешественников. Его настойчивый интерес не остается незамеченным. (Крупе.) Ну! Давай! Крупа набрала воздуха, зажмурила глаза и запела. Голос ее оказался неожиданно красивым и чистым, глубоким сопрано. (Радостно.) Валькирия! Вагнер! Крупа (на миг прервав пение) . Ага. Поет. Сережа, зачарованный ее пением, закрыл глаза. Он лег на расстеленный плед, блаженно завел руки за голову. Старая одинокая ива, и та впала во внезапное сладостное томление, она вывернула свои листочки наизнанку, сделавшись вдруг серебряной. На рискованной высокой ноте голос Крупы вдруг сорвался и некрасиво треснул. Лисицын (качая головою) . Тугое место. Нехорошее. Проскочить его, а там опять все гладко пойдет. Сережа достал из кармана часы, отковырнул серебряную крышку, и они уныло звякнули. (Радостно.) Позвольте-позвольте! Мальчик! Что это у вас? Сережа (сел) . Где? Лисицын. Вот! Вот! Да ведь это же - Рифлер! Сережа. Рифлер? Да, наверное. Я не знаю. Лисицын. Смотри, смотри, Надя! У него Рифлер! Дайте сюда. Дайте немедленно, вам говорят! (Подбежал к Сереже, вырвал у него из рук часы.) Разуй глаза, дура! Это Рифлер! Крупа. Часы. Лисицын. Господи, сколько ж я тебе рассказывал о таком Рифлере. Крупа. А что такого? Ну, Рифлер. Мало ли. Вот у меня, например… (Порылась в сумочке и достала часики.) …у меня, например, Патек Филипп. А у этого (ткнула в Сережу толстым пальцем) - Рифлер. Никакой не вижу необычайности. Лисицын. Потому что ты дура. (Возвратил Сереже часы.) Возьмите свой Рифлер, мальчик. (Крупе.) Ты дура. А для них нет необычайностей. (Глубоко задумался.) Или наоборот? Для дурака все необычайно? Эту мысль я продумаю. Как вы считаете, мальчик? Сережа. Я не знаю. Лисицын. Тугое место. (Понуро пошел к прибрежному кусточку.) Сережа. Позвольте! Вы, должно быть, не знаете, но мне уже двадцать один. Лисицын. И что? Сережа. А вы говорите мне: мальчик. Лисицын расстегивает штаны, писает в кусты. Лисицын (грустно улыбаясь) . А потому что мне плевать. (Писает.) Крупа (Лисицыну) . Кнацай! Лисицын. А что? Крупа. Это накатчик. Лисицын. Неужели? Крупа. Я трекнула. У меня нюх. Лисицын. Какой же он накатчик? Это гольчик, лох. Крупа. Накатчик. Я трекнула. Лисицын. А мне-то что до этого? Крупа. Как что?! Он за нами фигарить пришел. Лисицын. А мы его на зыхер. Пуговку покрутим. Охота мне нынче пуговок покрутить. Крупа. Но-но! Я на призет поставлена. Покоцать его надо! Лисицын. Вот только без этого, без этого! Надоело-то как! Крупа. Я овчарка. Ты скажи. Лисицын. Что сказать-то? Крупа. Либо - фас, либо - фу. Лисицын. Как ты мне надоела. Фу, фу… Лежать. Крупа. Барно. (Крупа ложится в траву.) Сережа крутит головой, не понимая, конечно же, ни слова. Лисицын закончил писать. И прежде чем застегнуть штаны, подпрыгнул несколько раз. Лисицын. Черт! Сколько его ни тряси, а последняя капля в штаны. Зачем так сделано? Закон неизбежности. Крупа наблюдает в это время тихий ход облаков. Лисицын сел на краешек Сережиного пледа, отодвинув в сторону его длинные ноги. Мальчик! Покажите мне еще раз вашего Рифлера! Сережа подает ему часы. Послушайте, мальчик, что я вам скажу! Когда я был маленьким, у моего отца был точно такой же Рифлер. Я тебе не раз рассказывал эту историю, Надя. Ты помнишь? Крупа. Ты ее всем рассказывал. Все ее знают. Лисицын. Послушайте, мальчик! Я был маленьким. У моего отца был Рифлер. Я, бывало, решу верно задачку про купцов, аршины, сукно и сумму в результате, а отец за это даст мне послушать Рифлера. Посадит, бывало, в глубокое кресло, чтоб ножки мои не доставали пола, достанет свой Рифлер и даст послушать. Маленький мальчик, что ему еще нужно? Весь, бывало, замру, одни ушки и останутся, а сердце так и стучит. У маленьких мальчиков ушки вот такие! (Сложил колечком указательный и большой пальцы.) Про сердечко маленьких мальчиков смешно даже и говорить. Заячье, тепленькое, вот такое. (Показывает полмизинца.) Что ж я вам объясняю, ведь в